Детство в мечте

Леонид Ханукаев, предприниматель, девелопер, основатель проекта детского города-лагеря «Страна детей».

Моя мама родилась в Москве, но семья из-под Львова. Её отец был очень крутым геофизиком, своё детство она провела в Албании, на Кубе, в Германии. Познакомились с отцом они в Москве, папа опутал молодую красивую девушку. Он любил, чтобы всё было широко, по-кавказски: красавица жена, хороший дом, дети; любил быть лидером и был им среди родственников, друзей, коллег. Гордился, что всего добился сам: мир увидел, семью обеспечил. Плюс он был невероятно интересным человеком с отличным чувством юмора, прекрасно образованным, потому люди вокруг него собирались с удовольствием.

Воспитанием нашим занимался в основном отец, мама просто была рядом. Он любил её: красотка, к тому же с ней всегда можно поругаться. Как-то их это бодрило.

У нас на сто процентов еврейская семья, но совсем не религиозная. Это, кстати, интересно, потому что папа из Дербента, из очень интеллигентной среды: мой дед был раввином. Род Ханукаевых очень древний, главная и оставшаяся по сей день в Дербенте синагога — Ханукаевская. И насколько свободным от этого оказался отец — он говорил на татском [язык горских евреев и татов-мусульман. — Прим. ред.], был прекрасно знаком с традициями, но религия его не трогала. При советской власти семья никогда не переставала гордиться тем, что мы евреи. Никогда не скрывали этого, хотя понятно, что говорить об этом было не принято.

В Гавану мы первый раз приехали, когда мне было шесть. Уже через полгода жизни там я свободно говорил на испанском, переводил отцу разговоры кубинцев на улице, помогал общаться с ними. Сейчас ничего не могу сказать на этом языке.

Папа помогал выращивать рис на Кубе. Он был в числе советских специалистов по сельскому хозяйству. Мы вернулись в Союз, меня определили в обычную московскую школу, и с 1-го по 3-й класс воспоминаний нет. После мы снова уехали на Кубу, и вот опять все впечатления о детстве — оттуда.

Впервые войдя в мир изобилия по дороге на Кубу, я обнаружил, что счастье возможно — оно возможно за деньги, — а эти деньги нужно где-то взять.  Когда тебе десять лет, ты мальчик из Советского Союза, пусть из очень благополучной семьи, и вдруг попадаешь в своей первый Duty-free — сказать, к чему ты глобально собираешься стремиться в жизни, очень сложно.

Я был таким дворовым чуваком. Мы играли в болики: выбивая друг у друга мячи, нужно загонять их в вырытые в земле лунки. Выбивали и загоняли их как раз боликами — это такие шары из стекла. Их могли купить только кубинцы, они знали места (иностранцы на Кубе вообще отоваривались в валютных магазинах). Так вот мама пекла блины или выдавала мне конфеты «Мишка на Севере», чтобы я обменивал их на болики.

В 4-м классе на Кубе я был отличником. Не верится, но у меня были пятёрки! В школе учились все хорошо, притом никто особенно не занимался. Разумеется, были и всякие кружки, но на Кубе это не работает: теплая прекрасная страна, открытые, красивые люди, океан, солнце, первый секс — какие ещё дополнительные занятия нужны?

Карате было запрещено, но я им занимался. И дрался с кубинцами. Я всегда от них получал, и всё равно дрался. Карате занимались только темнокожие кубинцы. Ещё я очень много плавал в океане. Уже позже, в Москве немного занимался балетом и волейболом и много гулял.

На Кубе я собрал бейсбольную команду из мальчиков — советских детей, которые так же, как и я, жили в Гаване с родителями.  Играли мы с кубинцами. Всегда проигрывали, хотя играли сильно. Однажды мы таки победили кубинскую команду — это было для них полной неожиданностью. Они побросали биты, перчатки и кинулись бить нам морды!  Если бы не полиция, вообще непонятно, чем это всё могло закончиться.

У нас была нереальной красоты школа в Гаване — бывший мужской монастырь. Двухэтажная колониальная постройка каре, внутри огромный-огромный двор. Во дворе росли здоровые манго, плоды висели выше школьной крыши, и на переменах мы камнями эти манго сбивали. Много окон повышибали.

Для детей из прочих социалистических стран — Венгрии, Болгарии и т.д. — отдельных школ не было, поэтому они учились вместе с нами — тысячи три или три с половиной ребят. В 82-м году, когда хоронили Брежнева, весь необъятный школьный двор был заполнен детьми. Вышел директор, рассказал что произошло, а я всё поражался, сколько народу собралось.

В школу нас возил крутейший американский школьный автобус. Он забирал детей от отеля, где мы жили. На самых дальних рядах сидели девяти-, десятиклассники, а впереди младшие классы. Я всегда пробирался назад, хотя на меня и поглядывали — мол, куда лезешь? Мы подъезжали к здоровенным воротам, там нас встречал человек с журналом — всех впускал, но до окончания занятий выйти из здания не мог никто.

Мы жили в шикарной гостинице, у нас был огромный трёхкомнатный номер. На территории множество бассейнов, и после школы я только и делал, что плавал. Ну, то есть, просто Санта-Барбара без конца: купался, загорал, наслаждался жизнью.

Русские вырвались из своего зажатого мира на Кубу и обнаружили, что к ним относятся с большим уважением: нас чествовали так, как будто мы и впрямь помогали Кубе, будто мы и впрямь такие русские братья. В супермаркетах для русских было всё, что в Союзе было нереально купить: майки Nike, кроссовки Adidas, часы Casio. Русские на Кубе были вообще — топ. Зарплату выдавали в долларах, чеках и рублях. Кубинцы не могли попасть в местные валютные магазины, только иностранцы.

Моя мама наладила небольшое коммерческое предприятие: торговала продуктами, вещами, из Америки привозили много отличных вещей на Кубу. Тогда это называлось спекуляция.

В Москву я вернулся загорелый, с выгоревшими светлыми волосами, а еще у меня был скейтборд. Это в 84-м году!  Все девочки старались сесть со мной за парту, заговорить в коридоре, и я им рассказывал про город мечты — Гавану. А мальчики поджидали меня после школы — думали, что я отбиваю у них девчонок. Меня вызывали в сквер, но я был спортивный, да и карате занимался, так что шансов у них не оставалось.

Не могу сказать, что был какой-то человек, который оказывал на меня сильное влияние. Отец, брат — это были люди, которые выставляли границы: как правильно. Не то чтобы я беспрекословно слушался или, наоборот, плевал на всё, но какие бы своевольные, неправильные поступки я ни совершал, я старался не нарушать указанных границ.

С музыкой мама меня доставала: я должен был играть на фортепиано. Она переживала, что я слишком много времени провожу на улице, хотела, чтобы я был «интересным мальчиком» . Но в музыкальном смысле я никаких надежд не подавал и о музыке слышать не хотел.

Коммерческая жилка во мне с ранних лет, но всё какая-то она была больше ради тусовки, без преследования конкретной выгоды. И позже, когда я уже учился в старших классах, в институте, я всегда на себя зарабатывал, но без фанатизма: деньги нужны, чтобы делать что хочешь. Ну, что мог позволить себе студент? Девушку в кафе пригласить (тогда уже «Макдональдсы» появились), шмотку модную купить. С самого детства я шёл к пониманию: если что-то хочешь иметь, нужно делать дело. А уже после с опытом появилась потребность и в самореализации: там поработал, тут поработал, но никогда не было нужды размениваться просто ради денег — должно быть комфортно, приятно.

Мне кажется, сейчас дети от родителей вообще мало что получают. Все заняты своими делами: социальные сети, друзья, айфоны, что-то ещё, у взрослых — работа, кредиты, заботы. Да и я не могу вспомнить каких-то жизненных мудростей, вложенных в меня родителями, хотя они, безусловно, были.

У нас с братом разница в шесть лет. Поразительно: один папа, одна мама, но насколько же отличалось в итоге воспитание! Сергей был пятёрочником, отец убедил, что его сила в уме, а мне говорил: тройку принесёшь — огромное тебе спасибо. Сергей никогда не врал, умел собраться и за пару ночей подготовиться к сложным экзаменам самостоятельно, а я с детства был босяком. И отец понимал, что обламывать не нужно, лучше с этим дружить, присматривать, помогать. Я в институте десять лет учился, правда, за это же время успел поднатореть  в коммерции.