Выученные уроки

Иван Засурский — журналист, преподаватель, заведующий кафедрой новых медиа на журфаке МГУ; 39 лет, отец троих детей.

Детство прошло в Москве и в Горячем Ключе — там я проводил каждое лето. Мосфильмовская, Мичуринский,  долина Сетуни,  площадь Ганди — основные московские адреса. Во дворе все друг друга знали, и было принято дружить. Рядом с домом строили общежитие МГУ, и мы ходили на стройку прыгать в песок со второго этажа. Потом я решил, видимо, что это недостаточно круто, и полез, чтобы спрыгнуть с третьего. Вот, кстати, не так давно вылезли последствия того прыжка.

Главный человек моего детства — дедушка. Я проводил с ним больше всего времени, мы занимались, говорили по-английски. Его роль ключевая. Позже это, кстати, мешало сдавать экзамены в университете. Я знал, что хорошую оценку могу получить уже из-за дедушки, но у этой обманчивой лёгкости есть другая сторона. Преподаватели по итогам экзаменов могли нажаловаться дедушке, а многие профессора были друзьями семьи, и за очередной партией с отцом в шахматы мне пришлось бы оправдываться перед дедушкой.

У дедушки есть стиль. Он очень мягкий в обращении, это человек, который никогда не говорит резко. Он умеет ко всем равно относиться и ко всем относиться хорошо. Не в последнюю очередь поэтому располагает авторитетом и немыслимым количеством дружеских связей. Как и бабушка, впрочем: их застолья собирали толпы.

В первый раз я бросил курить, когда мама пообещала, что она скажет дедушке. Мне было 9.

У меня был красивый папа, большой, плечистый. Он серьёзно увлекался греблей, занимал третье место в России. Судя по всему, он был довольно дерзким типом. С мамой они впервые встретились на троллейбусной остановке. Отец сказал, что очень спешит на военную подготовку, но был бы рад увидеть её снова. И они встретились, совсем молодыми ещё были. В 20 лет папа выиграл в лотерею машину. Он стал свободен в передвижении, а жизнь всегда предпочитал насыщенную. Мама зачем-то поступила на химфак МГУ, хотя всегда хотела быть актрисой. И ей приходилось успевать быть мамой, и отличницей на факультете, и общественницей, и участником комсомольских поездок в какие-то дали. Она до сих пор преподает на химфаке МГУ, стала ученым секретарем своей кафедры. Кристаллохимия, очень у них все серьезно.

В детстве мне всегда было понятно, как вести себя правильно, а как — не правильно. Но правильно вести себя было скучно и необязательно, особенно если это никому не мешает.

В школе я был очень наглым, учителя терялись иногда. Но предпочитали воспринимать меня как явление. Я мог попроситься встать на уроке и просто немного постоять. Я делал что хотел и относился к происходящему в классе с большой долей отстраненности. Я учился в спецшколе, нравы там были, к счастью, совсем не дикие.

Была куча разных маркеров, в Москве во всяком случае: у кого какие кроссовки, кто во что одет, кто что слушает, всё это казалось очень важным для детей. У нас в классе, например, слушать музыку на русском языке считалось зазорным. Тех, кто слушал советскую попсу, мы называли лохами, хотя я слыл аутсайдером за «Аквариум» и Jethro Tull. Слушали только иностранную музыку, всю — oт Beatles до Depeche Mode и Pet Shop Boys. Политэкономика новых медиа тех времен, вроде кассетного и двухкассетных магнитофонов, а позже — видеопроигрывателей, выстраивала отношения между нами в форме подпольной индустрии нелегального копирования, а хорошая коллекция музыки, фильмов и книг была в советском обществе реальным культурным капиталом.

Меня поймали однажды в туалете — я менял эротические журналы на одноразовые шприцы. Причём они мне нужны были как высокоточные брызгалки для весенних водных забав, они были даже без игл. Абсолютно невинная история! Да и «эротический журнал» — по нынешним меркам громко сказано. Какой-то югославский журнал, на обложке была красивая девушка с большой грудью: она держала связку из разноцветных галстуков через плечо. Это была художественная работа! Но расправа оказалась жестокой, как ответ на «акт Магнитского». Второго «преступника» почему-то отчислили из бассейна, хотя дело было в школе. Вызвали моих родителей. Директор школы, по-брежневски пышная Лилия Бахишевна, была категорически против самой идеи порнографии, а девушка с красивой грудью ничем иным, по её мнению, не являлась. И она задала странный вопрос: «А что если твою маму станут голой водить по коридору — тебе это понравится?» Я никак не мог соотнести одно с другим: где мама, а где девушка. Не понял, но как-то внутренне почувствовал, что вопрос с эротическим подтекстом. 


У меня была отличная классная руководительница, вела английский, очень крутая. Она придумала вместо оценок за активность на уроке раздавать разноцветные кружки. На них дети реагировали лучше, чем на записи в дневнике. Заработать побольше правильных кружков, если до этого ты хотя бы полистал учебник, было не очень сложно, особенно если ты своими ответами помогаешь вести урок, я всегда это знал. Она научила меня говорить по-английски. Учительница литературы Марьяна Олеговна рассказывала о произведениях через биографию автора. Через отношения, через примеры. Настолько образно делала это, что многое становилось понятно: кто, что и зачем делал. Я всегда очень внимательно слушал, литература была любимым предметом. И был преподаватель по истории Андрей Иванович — один из лучших известных мне учителей, земля ему пухом. Он был дико энергичный, всегда интересно рассказывал и тоже приводил много примеров. Мне как преподавателю в университете до них далеко.

Я редко делал домашнюю работу, обычно для понимания предмета хватало того, что услышал в классе. Редко участвовал в какой-то общественной работе.

Хочешь не хочешь — надо, а что именно «надо», объясняли постоянно. В те времена, когда я вступал в комсомол, было совершенно понятно, что система в которой мы живём, не устраивает всех, куда ни глянь, и мы в негласном сговоре против неё. Это были со вкусом довлатовщины времена: абсолютный разврат системы. Например, нужно тебе в комсомол поступить — иначе не поступишь в институт, — ну, скажи что-нибудь хорошее про комсомол на комсомольском собрании и станешь комсомольцем. Меня не хватало даже на то, чтобы выдавить из себя на эту тему пару честных добрых слов. А один товарищ мне и говорит:  ты не настоящий комсомолец, тебе чужды эти ценности. Это было как удар в спину, представляете? Они меня не приняли! Зато мой друг Миша Косолапов курил во дворе и сразу всё понял. В кабинет, где проходило собрание, он буквально ворвался и, мгновенно оценив ситуацию, заорал: «Кворума не было! Кворума не было!» Он втянул всех в спор и убедил проголосовать заново. Меня вроде бы приняли, но я не уплатил какие-то взносы — и так и остался пионером. К счастью, разврат в таком глобальном смысле меня не интересовал тогда, так что я не сильно страдал. Я жалел, что не вступил в комсомол, только когда слышал истории о поездках в комсомольские лагеря в крутые заповедники, тусовках под звёздным небом с девочками и загулом, — вот зачем в те времена шли в комсомол.


В Горячем Ключе нравы были другими. Море, горы, Кавказ, зной, вино. Горячий Ключ-то. Там я научился курить, в 7 лет. Мальчики постоянно выясняли, кто царь горы, устраивали махачи (я с кем-то дрался — он никак не хотел признавать поражение). Особенно отличался мой друг Женя, он был очень жестким. Мы ходили стрелять из рогаток, и он при мне расстрелял котёнка. Я уговаривал его остановиться и уйти, котёнок был ещё жив. Но я не смог ему помешать добить его. Я долго не мог простить себе, что позволил этому произойти у меня на глазах. Я был в ужасе, я был посторонним! И понимал, что мы-то все друг другу посторонние, и видел, что сейчас не время им быть, и был им. Я потом долго ковырял это. Тамошняя тусовка мне привила здоровую порцию усталости от насилия. От насилия как факта быта. Я понял, что вступать в драку можно, только если ты готов идти до конца. И в драке возможен любой исход, его никто не может предсказать.

Насилие — самый неприемлемый способ разрешения конфликта, даже если это единственный способ. В 12–14 лет во мне произошла какая-то перестройка. Я тогда две недели сидел больной и читал запоем Достоевского. Достоевский — мастер интенсивности, до сих пор меня ничто так не пробирало. А интенсивность очень полезна, она лишает тебя чувства защищённости и даёт возможность очень пристально рассматривать какие-то нравственные решения.

Советская элита считается недостойной: чужды лояльности, не всегда чистые люди, многие связаны с карателями, — правила игры были довольно суровые.  Но дедушка был как эталон и при этом свободно перемещался по миру. Дети советских успешных родителей всегда были немного под подозрением. Во-первых, заслуженно ли? Во-вторых, благодаря связям можно было действительно многого добиваться. Деньги нужны, но на них ничего особенно не купишь, а связи давали бесконечные возможности. И потом, когда деньги обрели реальную ценность, я мог бы, пользуясь дедушкиными связями, отлично заработать. Но до тех пор пока у меня не появилась куча детей, деньги меня особенно не интересовали — я зарабатывал ровно столько, сколько нужно. Не знаю, стоит ли жалеть об этом.


На журфаке мне пришлось учиться, поскольку уже в 14 лет я пошел работать. С одной стороны — по причине принадлежности к университету: дети эмгэушников учатся в МГУ, с другой — мне нужен был факультет, на котором можно совмещать учебу и работу. Уже в школе я работал в информационном агентстве на улице Улофа Пальме, корреспондентом. А школа была на Мосфильмовской. Я вставал посреди урока и говорил: «Можно выйти»? Потом, пряча сумку за спиной, сбегал из школы и шёл на работу, иногда в костюме. Времена-то были интересные! Чего в школе сидеть? До сих пор с умилением вспоминаю ту работу — и первые деньги, и первые дела, и первая любовь — всё было в одной куче с большой Историей за окном. А потом начались девяностые, и это было просто отлично!