Бельчонок на берёзе

День был жёлтый. Потому что осень. И прозрачный – потому что я опять, как всегда, бродил по огромному берёзовому парку. Там мой второй дом. Там светло, задумчиво и легко, там живут сороки, которые питаются рябиной. А белки, которые едят кедровые орехи, обитают по соседству – в лесу у Долины Ручьёв.

Вдруг что-то промелькнуло и прошелестело сбоку, по россыпи листьев у старой берёзы.
«Крыса? Кошка! Или собака…» – машинально подумал я. И повернул голову, чтобы разглядеть это шелестящее существо.
Ой-ёй-ёй! Белка! Вы когда-нибудь видели белку в берёзовом парке? Вот и я – нет. А ведь вот она! Буквально в семи шагах. Смотрит на меня, чуть наклонив голову, нюхает холодный осенний воздух.
Я остановился, бросил ей несколько семечек. Видимо, белка не знала, что это такое, поэтому улепетнула от меня на ствол одиноко стоящей среди берёз молодой сосны. Уселась на ветку и, продолжая внимательно меня разглядывать, принялась махать хвостом. И ещё делала какие-то заговорщические жесты лапами.

Да, удивительная мне повстречалась белка. Правда, присмотревшись, я понял, что это скорее бельчонок. А он тем временем продолжал свой загадочный танец. Через секунду я услышал хрипловатый и негромкий, но весёлый голосок:
– Ты что, слепоглухонемой? Или ты на меня обиделся?
– Я? На тебя? На кого? Кто это говорит?
– Конечно, я. Я с тобой уже минут пять здороваюсь, а тебе хоть бы хны.
— Да нет, то есть… да. То есть здравствуй, бельчонок! Здравствуй, конечно.
— О! Класс! Ты знаешь, как меня зовут! Обидно, когда кричат и обзывают крысой, или мышью… или бурундуком… или даже белкой. А я – бельчонок. Ты правильно угадал.
– Я не угадал. Я тебя, кажется, знаю. Я даже про тебя песню сочинил.
— Ой, здорово. Споёшь?
– Потом. Конечно, спою. Тебя же Геннадием зовут? А друга твоего, ёжика – Трофимкой.
– Ты и Трофимку знаешь? И про него песню тоже поёшь?
– А вы с ним в одной песне живёте. Вот, слушай.
– Всё-всё. Я уже это… того… навострил уши. Пой, пожалуйста!

В лесу, где мохнатые ели звенят,
И в чащу ведёт тропинка,
Жил под кустом,
Под волшебным листом
Ёжик лесной – Трофимка.

И часто в гости к нему приходил
Рыжий бельчонок Геннадий,
Они пили чай
И почти невзначай
Ели с вареньем оладьи.

Потом прибегала пушистая ночь
И в сны одевала их души.
Я тоже там был,
И чай лесной пил
И звёздную сказку слушал…

– Ой-ёй-ёй! Ка-ка-я пе-сня… Всё по правде. По-настоящему. А ты откуда знал, что Трофимке бабушка оладий напекла?
– Знал, бельчонок. Приснилось мне. Наяву. Знаешь, так бывает… Я же, получается, рядом с вами тогда сидел. Невидимый. И тоже свой чай пил. Со звёздами.
– Как это хорошо… А знаешь, я тоже песню сочинил. Только маленькую. Могу спеть. Ты же не будешь смеяться?
– Нет. Не буду. Над песнями смеяться нельзя. Песни ведь живые. Они могут обидеться.
– Моя песня – про гриб. Про поганку! Про то, что она нехорошая, ядовитая. Вот (бельчонок смешно надувает щёки и, свернув губы трубочкой, нараспев кричит):

– Это хорошая песня, бельчонок. Кажется, она даже волшебная. Ты её здесь, в парке, пел?
– Ага. Я так радовался, когда её сочинил. Прыгал и пел.
– А ты знаешь, что поганки ушли?
– К-к-как?.. Куда ушли??
– Из парка ушли. Насовсем. Я же здесь часто брожу. Вот месяц назад их здесь было видимо-невидимо. А сейчас – раз! – и нет ни одной. Это ведь ты их прогнал.
– Ур-р-р-ра! Значит, песня и вправду волшебная. А, кстати, петь я научился у мальчика. Он здесь ходил с палкой-посохом, в комбинезоне.
– Я знаю, бельчонок. Это же мой сын, Тимка.
– У тебя есть сын?
– Даже два. Тимка – ещё маленький, а старший уже в школу ходит. В четвёртый класс.
– Я тоже в школу хожу! В четвёртый с половиной класс. Только я с урока удрал, – и бельчонок хитро сощурил глаза. – С лисологии.
– Ого! Лисология! Что за предметы у вас?
– Иногда ерунда всякая, иногда ничего. Ну, кедровая акробатика у нас каждый день по два урока, орехоедение, воздушный хоккей шишками, теория щёлканья хвостом, гриборазличение ещё. Слу-шай! А приходи к нам в школу преподавать!
– Что я вам могу преподавать? Бесцельное Бродяжничество по Паркам и Озёрным переулкам?
– Ну, не знаю… Может, песни? Ты вот хорошо сказал, что они – живые и волшебные.
– Понимаешь, бельчонок, песням научить никак нельзя. Ведь поёт-то каждый сам. И мир у каждого свой.
– Жалко… Ну, тогда просто приходи почаще. Сюда или в наш лес, в Долину Ручьёв. Мы с тобой будем бе-се-до-вать.
– Про лисологию? – улыбнулся я.
– Нет. Про это не хочу. Чёрно-серые лисицы очень плохие. Злые, страшные.
– Чёрно-бурые, ты хотел сказать?
– Нет. Бурые – это медведи. У нас с ними договор. Им – мёд, нам – орехи. Рыжие лисицы – тоже хорошие. Они – солнечные. А вот чёрно-серые… Они, кажется, хотят съесть не только нас, белок, но и весь мир. Чтобы он стал чёрно-серым. И чтобы больше не было ни звёзд, ни жёлтых листьев, ни рыжих хвостов, ни чёрных удивлённых глаз.
– Не бойся, бельчонок. Чёрно-серые лисы всегда были. И, наверное, будут. Главное – тебе самому не стать чёрно-серым. И мне. Не пускать в себя эту серую черноту. И тогда – ничего страшного. Можно жить дальше. И петь песни.
– И петь песни… – шёпотом повторил бельчонок, глядя куда-то вверх.