Первый подвиг Биньямина

Сижу у компьютера в обуви, рядом тарелка с дымящейся яичницей. Готова выскочить из дома по первому зову. Сегодня Биньямин впервые остался на пару часов в мишпахтоне. «Мишпахтон» на иврите — ясли. Буквально — «семейник» или, точнее, «семейничек». Несколько разнокалиберных младенцев, и с ними две тети. По дороге домой старалась не смотреть на мам с колясками. Ребенку еще нет четырех месяцев, а он уже «в людях». Да еще и в ивритских людях. 

У Рахель до двух лет была няня. Сначала, с трех месяцев до полугода — «гулятельная» няня. Она с ней героически гуляла по 5–6 часов, почти в любую погоду, в промежутках принося мне на кормление (я работала, как и сейчас, из дома). Потом — обычная плюс бабушки два раза в неделю. Потом — частный «русский» детский сад до четырех лет (чтобы закрепить русский язык и чтобы была «среди своих»). И только в этом году она пошла в обычный муниципальный сад. В результате — с русским-то у нее неплохо (пока), да и иврит она, вроде, осваивает. Но говорить на нем категорически боится. Ну то есть с людьми боится, в том числе и с детьми, а так, дома, сама с собой или, скажем, с бабушками и дедушками — пожалуйста. Но едва появляется необходимость поговорить «по-настоящему», она мрачнеет и замолкает. Или начинает вызывающе (например, при своих же ивритоязычных гостях) обращаться ко мне по-русски.

Зато муниципальный садик, которым нас многие пугали, оказался прекрасным — окна во всю стену, куча развивающих игр, свой огородик, а главное — замечательная, любящая и понимающая детей воспитательница. Кстати, Лена. Эта Лена русских детей всеми силами старается включить в общую жизнь, поощряет их, чтобы говорили на иврите и общались с «нерусскими» сверстниками, но, если надо, переводит им и дополнительно помогает. «Русские» — значит, дети эмигрантов из бывшего Советского Союза. В саду нет детей, родившихся вне Израиля, но есть несколько таких, кто до трех-четырех лет (как и Рахель) не говорил на иврите.

Пока Бимба ходила в русский детский сад и погружалась по мере наших скромных сил в русскую культуру, я выяснила, что, оказывается, все уважающие себя британские (и не только) ученые давно установили, что билингвизм лучше всего развивается, если ребенок с нулевого возраста живет параллельно в двух языковых средах. Это во-первых. А во-вторых, кончились деньги. И хотя опыт (отчасти вопреки научным изысканиям) показывает, что дети, рано пошедшие в ивритский детский сад, по-русски в массе своей так и не заговорили, мы решили попробовать с Биньямином именно так. Сразу ясли и сразу — ивритские, а там будет видно.

Практика показала, что «38 попугаев» идут значительно хуже, чем «Свинка Пеппа», до Достоевского на любом языке еще далеко, а проблемы с языком родной, как-никак, страны и, соответственно, из-за него — у дочери уже есть. Может быть, еще через четыре года я буду рвать на себе немногочисленные к тому времени волосы, когда сын на все мои вопросы будет упорно отвечать на иврите. Но не попробовать «исправить ошибку» я тоже не могу.

Пока я писала этот текст, яичница была съедена, а Биньямин отбыл свои первые два с небольшим часа в мишпахтоне. Отбыл с честью. Немного поплакал, немного поспал, немного поел. Правда, как призналась воспитательница, когда я ее спросила прямо, не улыбался. Но это, надеюсь, придет. Или не придет. Потому что на следующей неделе в порыве тревоги, под гнетом чувства вины или по велению материнского инстинкта я еще вполне могу забрать его из мишпахтона. Но пока у меня отлегло от сердца, я снова убедилась, что писать о детях намного проще, чем быть с ними.